Кусок золота.

 

Грустное-смешное.

 

Довелось мне быть как-то в одном монастыре в довольно крупном городе, областном центре. Было это уже достаточно давно, и хотя при монастыре уже имелась гостиница, но была таковой только по названию. Хотя, может, старому дому через дорогу от обители даже и названия такого не придавалось. Паломники кое-как пристраивались в довольно просторном доме, но все же мизерным для поставленных перед  ним задач. Поражал он обилием проходных комнат. Я в то время предавал слишком мало внимания, где  и сколько спать, и даже не помню где меня разместили. Где-то, как говориться, на дороге  на топчане.  Помню только несколько проходных комнат вело к единственной, тупиковой, в тот момент запертой. Прошла пара дней, и я заметил на лицах тамошних монахинь тень сомнений и даже каких-то разногласий. Причина скоро выяснилась. Они отперли дверь и предоставили мне эту комнату, как чуть ли единственному паломнику мужского рода. Там я провел ночь. Утром сходил на службу, после трапезы отдохнул и вот уже собирался на вечернюю, как дверь отворилась. На пороге стоял батюшка. С лицом его творилось нечто невообразимое. Глаза стали выкатываться, рот беззвучно раскрываться. Наконец ему удалось что-то выдавить из себя: "Вы, вы..." Пока я понял, что совершил нечто ужасное.  Наконец он собрался с силами и выкрикнул: «Что вы тут делаете?» Мне пришлось ответить нечто заезженное в стиле: «Живу я тут!» « Не могли спать в другом месте? Смотрите, если что-нибудь пропало… Там у меня золото! Понимаете золото!» Причем слово золото он произносил, растягивая первое «о», почти что давясь им, как неопытный певец неспособный держать ноту.  Я с довольно бессмысленным видом смотрел на него сидя на кровати, потому что смысл происходящего только стал доходить до меня.  Очевидно, батюшка считал, что это его комната и находиться здесь я по его мнению не имел права. С криком «ну смотрите, если что-нибудь пропало!», он бросился разбираться с монахинями, допустившими столь подозрительную личность в его комнату. Надо быть мастером пера, чтобы передать тот надрыв с каким  этот батюшка произносил выпавшие на его долю реплики. Мне кажется, что еще не родился актер, способный воспроизвести эту смесь негодования, ужаса и уже нависшего над его лысоватой головой  уныния. Уныние должно было обрушиться на него после того, как его подозрения бы подтвердились. Я  не стал этого ждать, хотя до конца не понимал о чем идет речь. Видимо, о пропаже чего-то ценного. Пока батюшка бегал разбираться с недостойными монахинями, я ретировался и отравился на службу, готовясь к продолжению разбирательства после нее. У людей такого склада, как я, в таких случаях начинается складываться ощущение вины. Хотя разум не может взять на себя роль прокурора, но душа от оперативно-розыскной работы переходит к следствию. Но когда я с трепетом переступил порог дома, следствие пришлось закрыть и отпустить арестованного за отсутствием состава преступления. Все было тихо, батюшка исчез, как будто его и не бывало. Я мог вернуться  в свою комнату-келью. Выяснилось, что золото он свое обнаружил в полной сохранности, взял его и покинул город вероятно навсегда. Выяснилась и вся история батюшки. Он переводился в другую епархию, продал свой дом  в том месте, где служил ранее, но какие-то дела заставили его уехать на неопределенное время. Так как он жил в деревне, то в городе  у него не было сокровенного места, где можно было оставить сокровище, дабы не подвергнуть его опасностям происходящим от татей. Так как он какое-то время жил при монастыре, он попросил монахинь запереть комнату с сокровищем и отбыл. Монахини, прождав его значительное время, поступили, как поступают все монахини: взяли благословение у матушки, открыли комнату для паломников, с небрежением отнесясь к презренному металлу бедного священника. Когда же он  обнаружил меня в этой келье, то решил, что я по приверженности к роскоши (хотя роскоши в ней и не было никакой, конечно) вытребовал себе местечко получше. А затем следовало простое продолжение. Оказавшись один в комнате, я, конечно же, первым делом обшарил все заветные тайники и припрятал обретенные драгоценности. Но так как он нашел все свои ценности нетронутыми, спокойно собрал их и удалился.

Все сие я написал не для того, чтобы посмеяться над священниками, в чем меня неоднократно обвиняли, а потому что все это навело меня на некоторые размышления. Как страшно нашему человеку за свои сокровища, которые только в его глазах и слывут сокровищами. И не потому, что русский человек жаден и убог, как  думают его недруги, а потому, что он в большинстве своем беден и беззащитен. И эти качества, которые грехами не являются, часто к грехам и приводят. И не хуже чем любовь к роскоши и богатству. Непрестанно думая о своей слабости и беззащитности, бедные старухи отказывают себе в самом насущном и умудряются накапливать сотни тысяч рублей. Не доверяя банкам и сберкассам, хранят их дома, завертывая в тряпочки и  платочки, прячут по потаенным местам, которые хорошо известны любому жулику. Все это еще не грех, но грехом становится, когда такая старушка начинает заботиться о своем сверточке пуще всего на свете. С подозрением глядит она даже на родственников, а если вовсе  впадет в беспамятство, то уже наверняка эти деньги украл у нее вчерашний водопроводчик. Конечно, происходит это из-за того, что никто из старых и по своему мудрых людей не верит государству, наделившему их мизерной пенсией. Если бы верилось, что пенсия будет выплачиваться до конца и в достаточном для поддержания жизни размере, если бы старики видели, что они не являются ненужным элементом нашей жизни: отработал свое и, пожалуйста, в могилу, дабы не тратить казенные деньги, то не были бы рабами своих сверточков и пакетиков.

Но беда, что государству в действительности не нужны даже здоровые и сильные, а тем более старики. Да и вообще никто не нужен. Оно пытается заигрывать с молодежью, и  только потому, что оно больше боится молодых и сильных, нежели старых и больных. Хотя осталась и призрачная надежда, что молодежь поддерживает их сомнительные реформы. Молодежи нравится в государстве только то, что оно не лезет в ее дела, а старикам не нравится, что десятилетия работы на государство не принесли ему ничего ни денег, ни социальной защищенности, ни даже уважения. Сегодняшнее государство ничего не собирается давать людям: ни медицинского обеспечения, ни правовой защиты, ни собственно пенсии (теперь все зависит от какой-то призрачной пенсии). Собственно, и государство, и  общество, незаботящиеся о своих стариках неспособны к существованию. И уже хотя бы потому, что сегодняшние молодые, видя, как живет старость, все свои силы положат на обеспечение своей собственной.  Ни благо других, ни благо государства будут двигать ими, а стремление взять как можно больше, чтобы недвижимостью, землею, золотом, всем надежным обеспечить себя навсегда. И, разумеется, любой способ при этом хорош, лишь бы юридически был безопасный. Пока существовала дореволюционная Россия, для большинства русских людей идеалом была работа на ее благо. Это касается и советского общества. Конечно, всегда были работники, которые работали на себя, но это никогда не поощрялось. Те, кто имел заслуги перед Родиной, поощрялись и морально, и денежно.

Теперь в обществе господствует идеал созвучный большевистскому: «грабь награбленное». Реальные ценности – материальные, все остальное ‑‑   миф. Все восхищаются сегодня оборотистым человеком, который направил свои таланты на достижения своего собственного благополучия и даже сверхблагополучия. Реальный талант признается за тем, кто может зарабатывать деньги. Единственный стоящий результат в жизни – это хорошая сумма денег. Остальное ‑‑ иллюзия. В  иностранных фильмах 60—70-ых годов  удивляет обилие жуликов, которые, будучи людьми оригинальными, зарабатывали себе богатства нетрадиционными средствами. В случае же неудачи попадали в тюрьму. Они прекрасно понимали, что «от работы кони дохнут». И работа ‑‑  только для дураков. И общество с пониманием относилось к ним, если приходилось попадать за решетку: человеку просто не повезло. Теперь этот идеал пришел в Россию. И дураков становится все меньше, а тюрьмы благоустраиваются и не пустеют. В общем, мы превратились в общество всеобщего выживания. Выживают все как умеют. То, что вчера казалось совсем естественным: и жилье, и кусок хлеба, хотя бы и без масла ‑‑ теперь под вопросом. Христиане же уже не доверяют известным словам Спасителя: «Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем…» (Мф. 6. 34). Мир, борющийся с Богом, убеждает  в обратном, и надо иметь крепкую веру, чтобы не слушать его.

Государственный идеал, когда он соперничает с религиозным, то получает некоторое преимущество. Все государственное существует сейчас, сию минуту, а религиозное относится к будущему или к миру невидимому. К тому же государственное подкреплено реальными институтами, а религиозное держится на вере в невидимое. Так что жить по вере доступно для немногих, а по законам мира сего ‑‑ миллионам.

Но вернемся к нашему батюшке, над которым я и не думал потешаться. Переходы из одной епархии в другую весьма часты. Хоть трудно найти каноническое обоснование для таких путешествий, но некоторые батюшки проделывают их весьма часто. Они находятся в постоянном поиске лучшего места. Но такие переходы нелегки, ведь все зависит от владыки. Если какой-то владыка хочет принять к себе в епархию священника, то надо чтобы его еще и отпустили. Жизнь священника в этом смысле  гораздо труднее, чем мирянина. Трудно обвинять священника в том, что он не сидит на месте. Представьте себе бытие сельского священника. Вокруг население бедное, озлобленное, с подозрением относящееся к «служителям культа». Сегодня в Нечерноземье остались на земле только те, кто не смог уехать. По отношению к вере сельское население нынешнего века коренным образом отличается от дореволюционного. Раньше крестьяне были опорой церкви, теперь индифферентны (если не сказать худшего) к вере.

Обстановка усугубляется тем, что быть ли России во многом зависит от того удастся ли устроить село. Это касается не только той проблемы, что наша страна в основном живет за счет импорта продуктов, а продукты имеют устойчивую тенденцию дорожать. Но прирост населения зависит от того, насколько будет освоено село. На селе вопрос жилья решается гораздо меньшим капиталовложением. На селе больше простора и возможности содержать многодетные семьи. Словом  ясно, что от судьбы деревни во многом зависит судьба нашей Родины. Надо организовать деревню. На каком основании? Фермерство совершенно ново для России: была община, был колхоз, хутора, но не было американского фермерства. Единственный твердый  представитель некой организованной силы – это священник. А представьте себе нищету, отсутствие прихожан. Из всего сказанного выше, что сельский священник должен быть подвижником. Он должен быть бесстрашен, тверд в вере, любить Россию и главное понимать важность возложенных задач. И, разумеется, бескорыстен. Где таких найти? Да и ищут ли? Сегодня важнейшим делом считается появиться на стадионе, а в деревне и на Пасху часто храм заполнен на половину. И население самое бесперспективное -- ни имущества, ни влияния.

Посмотрим реально на эту ситуацию среди нынешних священников мало подвижников. К сожалению, как говорилось выше, священники не могут оторваться от идеала общества, идеала мира. И обращается батюшка к поиску хорошего прихода, к поиску треб. В среде духовенства заметно сильное расслоение -- мирской идеал и тут действует. Существует миф о богатстве духовенства. Конечно, для многих ставленников принятие сана путь к благополучию, которого большинство граждан современной России не имеют. Но есть и множество тех, уделом которых становится бедность, и приходится буквально побираться. Но общественное мнение таких не замечает, оно наделяет всех имеющих сан несметными сокровищами. Отсюда и зависть. К тому же на селе все заметно и любое хозяйственное приобретение вызывает зависть. Если батюшка построил дом, то стоит побеспокоиться о том, чтобы кто-нибудь не запустил красного петуха. Священник же на селе абсолютно беззащитен. Так же беззащитны, и сельских храмов. Это все мы знаем из новостей: то храм ограбят, то батюшку убьют.

Настоятель большого храма сегодня человек, который фактически единолично распоряжается всеми доходами храма. От него зависит обеспечение священников. В тех приходах, где не повезло с настоятелем, священникам приходится переходить «на подножный корм»: требы, жалость прихожан, вызвать которую тоже нужен определенный талант. Можно сказать, что священство, как и все население России, находится в поиске доходов. А перспективы у духовенства в материальном смысле  плачевные. Открываются многие храмы, увеличивается число священников, но число прихожан растет слишком медленно. Сложился  и стереотип, с которым хорошо знаком любой церковнослужитель: большинство жертвует в церковь самое малое или вовсе ненужное. Да и сама церковь отучает человека жертвовать. Если вспомнить книгу Деяний, то наоборот надо побуждать верующего жертвовать. Но надо и следить, чтобы пожертвованное шло на благо церкви. Теперь церковь, видно, вообще собирается отказаться от народных денег. Если до перестройки самая дешевая свеча стоила 5-10 копеек, на которые можно было 1-2 раза съездить в метро, то сегодня 10, 5 и даже 3 рубля, на которые в метро не съездишь. Зато бедная церковь легче найдет благотворителя… А контроля за распределением средств, в отличие от дореволюционной эпохи, никакого. При современных мирских ценностях, от которых духовенство в массе своей не может оторваться, последствия следует ожидать самые печальные. Если такая тенденция будет продолжаться, то содержать многое и многие приходы будет просто не на что.

До революции храм открывала община, которая и обязывалась содержать священства. Сегодня приход открывает епархия, и она ничем обеспечить священника не может. А иногда священник может быть назначен к храму в чистом поле, построенном по прихоти какого-нибудь бизнесмена. Следовательно, искания священников будут продолжаться и усиливаться как количественно, так и качественно.

Батюшка переходит с прихода на приход. Скорее всего, на новом месте его никто не собирается обеспечивать жильем. Значит надо продать свой дом тут и там купить новый. Поэтому этот кусок золота, который он получил с того прихода единственное, что у него есть. И хоть ситуация, которая возникла со мною, смешна, но потеряй он это последнее, где будет жить он и его дети? А быть как лилии  современные священники и миряне не готовы. Слишком опасное это занятие ныне ‑‑ или сорвут, или затопчут. Отовсюду только и доноситься: плати, плати. Конечно, много и увлекшихся стяжанием батюшек: сначала обеспечивается самое необходимое, затем необходимым кажется все вокруг. А бедный приход этому не способствует. Отсюда появляются и жуткие вещи: крещение и венчание умерших и всякие другие выгодные мероприятия. И кончается все бизнесом, оформленным на матушку.

А ведь батюшка, особенно сельский, должен стать и миссионером, и пастырем, и организатором. Без села Россия станет Вавилоном посреди дремучего и непроходимого леса. Надо помочь батюшке и в обеспечении насущным, и в освобождении от мирских цепей. Иначе мир проглотит церковь, а если на зубок попадется ему что-то твердое, то он не будет ломать зубы -- просто выплюнет.